Спасибо! Действительно, "писано с любовью" :) «Я мечтаю жить и умереть в Академгородке», – застенчиво сказал я Елене. Елена засмеялась и ответила: «Да, ставить надо реальные цели». – «Ставить надо приятные цели!» – назидательно воздел я указательный палец и зашагал в направлении остановки «Морской проспект».
Нет, это была не устойчивая осень, как на фотографиях, но и не межсезонье, а нормальное зимнее плато. Дом обступили сугробы, дети играли во дворе, владельцы автомашин колдовали над лобовыми стёклами. Я прошёл по тропинке мимо магазина «Золотая роща». Вот мимо проплыла величественная Мария Меледина – её оливковый лик прекрасно оттенил белизну дворового пейзажа; за ней проследовала Людмила Николаевна Чусовитина, в своё время очень артистично преподававшая нам в школе математику; по ту сторону магазина расположился дом, где в квартире с мажорным адресом «Морской проспект, 1, квартира 1» с недавних пор располагается обувной магазин; в этом доме проживают мои косвенные родственники. Более прямые родственники проживают на другом конце Академгородка, в том же самом доме, где живёт дикторша из местного телевидения. С ней у меня одно время был интеллектуальный роман; тогда же другой её, куда более неистовый, ухажёр позвонил мне домой и чистосердечно признался, что сгноит меня. Также в этом доме живут человек с итальянской фамилией Араджиони и родители одного талантливого бандонеониста, который, однако, обретается в городе по имени Москва, а потому говорить о нём не будем.
«…В доме, который построил Джек!»
Ну а в моём доме, который я стремительно покидаю, направляясь в пешее турне по Академгородку, всё тоже непросто. Начнём с того, что в нём существует целый подъезд, населённый любителями академической музыки. Маститый хирург Рэм Петрович Керн (царство ему небесное), экономист Болдырева и я – мы жили оправоручь в квартирах, расположенных одна над другой. И было время, когда из наших окон часто звучала музыка, нетипичная для улицы. Были также дни, когда я просыпался в седьмом часу утра от звуков симфонического оркестра, доносящихся откуда-то из глубины дома; очевидно, источник звука располагался прямо под моей кроватью, отчего у меня сложилось убеждение, будто я каждое утро дремлю в тёплой ванной, располагающейся на люстре под куполом оперного театра. Не менее приятным было – уже в иную эпоху – прислушиваться к робким постукиваниям по пианинным клавишам из квартиры, расположенной сбоку – с какого именно боку, я так и не понял. Когда-то, в восьмидесятые годы, сольфеджио было в моде, не в пример нынешним временам, а изучающие его девочки попадались на каждом шагу. Остальные обитатели дома в академизме замечены не были. Профессор Хлуднев, профессор Гусяков, противоречивый человек по имени Костя, братья Икарские, друг детства Алёша Исабекян, подруга детства Маша Дроздова и прочий разношёрстный люд – всех их я встречал, как правило, только во время прихода машины для сбора мусора. С Машей, впрочем, мы и по сей день раскланиваемся. Но я забыл про Станислава Ивановича Фадеева – тоже профессора, специалиста по дифференциальным уравнениям, который в 1998 году читал нам лекции. Сейчас ему восемьдесят девять лет, я вижу его почти каждый день, он бодр и здоров – и даже до сих пор ездит на велосипеде. Пусть подольше не проходит слава мира!
…А я уже в пути. Дорога на участке улицы Терешковой, расположенном между Морским проспектом и церковью, вымощена серо-розовой плиткой и радует глаз. Проходя по ней, я почему-то всякий раз вспоминаю, как шестнадцать лет назад мы с Сашей Гализиным реанимировали мой старый катушечный магнитофон. У нас получилось. А дальше – улица Академическая. Она тоже радует глаз, отчасти благодаря расположенной на ней фабрике недорослей: когда детей умышленно много, это почему-то приятно. Кстати, то, что обычно называется «спальным районом», здесь выглядит вполне фешенебельно, с поправкой на провинциальный масштаб. Если четырёхэтажные хрущёвки, плотно облегающие улицу, подвергнуть строжайшей переработке – объединить квартиры на площадке, снести перегородки между соседними комнатами, лишние санузлы переоборудовать в сауны, упразднить перекрытия между первым и вторым этажами с одной стороны и третьим и четвёртым с другой, разумеется, укрепив при этом стены (после объединения соседних комнат будет из чего укрупнять), раздвинуть по вертикали оконные проёмы и, наконец, выкроить из образовавшихся пятиметровых потолков, вдобавок к собственно жилому пространству, антресоли, – то можно смело смотреть в глаза гостям Академгородка. (Мне, впрочем, и так хорошо, я люблю смотреть на всё маленькое и компактное, а санузел у меня раздельный.) Ну а пока что гостей Академгородка выгуливают, как правило, по дуге, примыкающей к улице Академической и образованной последовательно идущими улицами Воеводского и Мальцева. (В начале этой дуги находится ещё одна фабрика недорослей под номером сто тридцать.) Это улицы для пешеходов, а живут на них люди, которые почти не подают признаков жизни. Лично я видел только одного живого обитателя этих мест, который постоянно дежурит у калитки с миниатюрной чёрной собачкой. Гуляется здесь превосходно, машин почти не бывает, да и вид аккуратных коттеджей и ухоженных участков настраивает на положительный лад… Нет, я солгал: кроме владельца собаки я постоянно сталкиваюсь ещё с одним аборигеном. Это академик Боровков, автор доходчивого пособия по теории вероятностей, которое я читал и перечитывал во время оно, да и сейчас не прочь. Он за прошедшие шестнадцать лет мало изменился и твёрдо меряет улицу Мальцева степенными шагами, скрестив за спиной худые руки.
Здесь также много добрых собак. С некоторыми из их владельцев мы знакомы и раскланиваемся.
Перейти Морской проспект – и оказаться на наиболее значительной его стороне. Да, там располагается всё самое прогрессивное: третья по счёту фабрика недорослей (с мемориальными досками), магазинчик «Альбумин», которому когда-то давно подыгрывал и подпевал своим мягким баритоном Алёша Диканский; новый, стеклянный, корпус университета, где новые же студенты жадно усваивают «мудрость без различия времён»; стилизованный ресторан «Печки-лавочки» – там ходят девушки в расшитых кокошниках и по вечерам звучит злокачественная музыка; рядом с рестораном располагается ещё один магазин, рангом повыше; чуть дальше притулился его продуктовый филиал – там как раз всё очень культурно, особенно музыка, отнюдь не злокачественная, её, как мне иногда кажется, директор магазина сочиняет сам – уж очень душевно получается; почтовое отделение, работницы которого почти всегда хамят, искусно скрывая свою доброту… Всего не упомнишь, да и не надо. Можно ещё отметить, что здесь чаще всего людно и запросто можно встретить Митю Власова (ну или ещё кого-нибудь). А это человек-космос, и прикоснуться к нему вместе боязно и великолепно. Дело в том, что он крестник профессора Палютина и профессионально занимается поиском правды. Sapienti sat.
Мы смело пересечём улицу и пройдём между корпусами университета, не задерживаясь долго на неоднозначной энергетике этого места. В доме справа прошло много трудных дней – дней постижения сокровенных смыслов и тайных головоломок. Здесь полагается поплакать, а плакать я не люблю.
Мимо.
Мы пройдём из огня да в полымя. Пока по правой стороне тянутся норы для вчерашних недорослей, мы постепенно вступаем в скорбную полосу богоугодных заведений – как мне кажется, для студентов, которые постоянно едят и пьют что-нибудь не то. Кроме того, они имеют обыкновение иногда посещать крыши восьмиэтажных общежитий, а это может иметь последствия, особенно когда речь идёт об отчаявшемся студенте. Один из них, рассказывают, отчаялся до такой степени, что его наставник впоследствии уже никогда не ставил оценки «неудовлетворительно». Но вот дом, в котором я родился; родился – и с тех пор никуда не отлучаюсь, а если и отлучаюсь, то лишь для того, чтобы сказать: «Видите, вот здесь-то хорошо, а вот там – совсем не то, что здесь; там плохо». Но в сами скорбные места я больше возвращаться не намерен – разве что если меня покусает клещ.
Пожалуй, лесок справа от меня – самый трудный район в Академгородке, благодаря высокой концентрации всяких башибузуков. Трусы унижают и оскорбляют честных прохожих. Но это им выходит боком, и доблестная партия народных воинов во главе с Костей Валеевым всегда одерживает верх. Во времена моей юности, говорят, хулиганы даже добровольно убегали к милиционерам, чтобы найти там своё спасение от посягательств дружинников. Почему бы и нет?
А я уже совсем удалился от обитаемых мест; но вот впереди вырисовывается проспект Лаврентьева. Здесь вспоминаются слова старого уголовника, который пенял на свою судьбу и завидовал питомцам нашего заповедника. «Авторитет», – кивнул он в сторону памятника Лаврентьеву и ушёл куда глаза глядят. Стыдно сказать, но многие аборигены Академгородка до сих пор считают, что памятник поставлен Ленину. В связи с этим почему-то вспоминается и другая история про девушку, которая впервые узнала о том, что была Великая Отечественная война (открытие сделала в пятнадцать лет); слова, произнесённые ей при этом, были такие: «Денег, наверное, ужас сколько потратили!»
Лаврентьев лично построил все сорок институтов, стоящих вдоль проспекта его имени. Говорят, впрочем, что их построил лично дедушка Хрущёв, но это неправда. Хрущёв только руководил, а лично он писал Большую советскую энциклопедию. Больше сказать нечего. Что происходило и продолжает происходит в этих зданиях, я и раньше не понимал, и теперь не понимаю. Говорят, что ныне их оседлали сонмы приложенцев и вообще числарей. Дай им бог.
«…И немедленно выпил». Только не выпил, а перешёл через проезжую часть и оказался в цитадели блюстителей порядка – пока что ещё, слава богу, только на её территории. К ней примыкает дом для проштрафившихся, вокруг него полно малины, но я считаю, что она несъедобна. Чуть поодаль – дверь для очарованных среднеазиатов, где культурный милицейский чин постоянно задаёт им один и тот же сакраментальный вопрос: «А ты кто по пачпорту?» Так деликатные работяги продлевают своё существование на нашей гостеприимной земле.
Эти люди (я о блюстителях) всё видят: из окон, украшающих собой фасад здания, открывается перспектива на улицу Российскую, а вместе и на вырисовывающуюся «распашонку» парадного дома на улице Демакова. За этим домом скрывается другой, где я прожил пять незабываемых лет своей жизни вместе с будущим журналистом Димой Бирюковым (теперь, увы, тоже покойным) и будущим числарём Алексеем Киселёвым (но про Алексея я тогда не знал). В этом доме, приблизительно в 1987 году, со мной произошла чудовищная и загадочная история. Дело было так. Как-то раз… Чёрт побери, просто язык не поворачивается. Словом, в один прекрасный день… Однако, это выше моих сил. Итак…
Нет, уж лучше в другой раз.
Дух восьмидесятых годов из этих мест до сих пор не выветрился. Пахнет мягким, далёким и приятным. Воздух пряный и тёплый, даже в декабре. Теперь здесь уже сплошь незнакомые люди, но осталась память о присутствии знакомых людей, фантомные запахи клубничного рулета и плова на канцерогенном масле, старинные музыкальные поветрия (Высоцкий, Визбор, Никитин, The Beatles и им подобная публика – когда-то это было музыкой как таковой) – и ощущение некоей первобытной радости… Надо бы сказать что-то ещё, но что именно, неизвестно.
В какой-то момент я поворачиваю налево, лавирую между домами, населёнными другими друзьями моего детства – с ними я впервые начал ходить в пешие походы. Между прочим, до сих пор остановиться не могу. Вы следите за моей скоростью? Маршрут в пятнадцать километров я способен пройти за два часа восемнадцать минут. Это проверено по карте и по часам.
А вот и улица Арбузова. Мы оставляем позади устаревший томографический центр и переходим на другую сторону. Справа – кладбище. «Там хорошо, но мне туда не надо». Однако организация материи для полноценного существования в сочетании с полным его отсутствием – вещь странная и потому интригует.
Потому что в этом заключено нарушение логики, как говорит Митя Власов.
Я бодро вступаю на территорию военного городка. В моём до сих пор ещё в чём-то детском представлении такие занятия, как военное дело, литература и наука – вещи примерно равного порядка. Говорят, если точки сливаются, значит, сам ты находишься безмерно далеко от них. На самом деле всё совсем не так. Просто я живу в искривлённом пространстве представлений. Что же касается военного дела, то мне всегда нравилась стройная беготня и копотня солдатиков, по мановению чьей-то волшебной руки собранных в одном месте. Вот палят пушечки. Вот низшие военные чины синхронно роют окоп. Вот о чём-то бодро рапортует ординарец. Вот престарелый генерал по-отечески наставляет своих подопечных. Замечательные вещи происходят на свете. Меня продолжают впечатлять рассказы Якова Длуголенского и ему подобных авторов.
Но я бы хотел приказывать только самому себе и подчиняться только самому себе.
Теперь опять налево – и вскорости, миновав очередную, четвёртую, фабрику недорослей, я оказываюсь на пересечении улиц Российской и Иванова. Да, здесь я однажды был понятым на пару с моим знакомым по Банному Клубу (так совпало, мы не планировали). Не очень интересно было видеть обвиняемого в особо тяжком преступлении – мужичок доходил по всем правилам медицинской науки и больше походил на жертву, чем на преступника. Тогда, подписав что попало, я в состоянии лёгкой сомнамбулы вернулся домой. Сейчас я ничего не боюсь, хотя по теории вероятностей бомба вполне может упасть в следующий раз в то же самое место.
Улица Российская продолжается. На этом участке она засажена деревьями, от которых в июле бывает назойливый пух – кто это придумал? Теперь деревья усекли, отчего на них сразу выросли очень большие листья. Почему это так, я не знаю. Но вот мы подошли к постройкам, которые теперь служат пристанищем для тех самых очарованных среднеазиатов. Эти дома давно пора сносить – надо бы ветше, да некуда.
Я миную поворот на улицу Героев Труда, где нет ничего интересного, прохожу по ней до конца и встаю перед выбором. Можно повернуть на проспект Строителей – там тоже нет ничего интересного, если не считать старых бань, куда меня водили в детстве, и, чёрт побери, пятой фабрики недорослей. Можно пойти вдоль железной дороги – там значительно лучше, – идя непосредственно по путям или по тропинке под откосом. Первое мне нравится больше; но за последние восемнадцать лет меня четыре раза ловили железнодорожники и, поинтересовавшись, не сумасшедший ли я, делали строгое внушение. После четвёртого раза я хожу исключительно по тропинке. Отучили всё-таки.
По причине зимы и сугробов я поворачиваю на проспект Строителей. Здесь ничего интересного не происходит. Есть только неизменяемые данные: длина этого участка пути – вплоть до табло с часами – девятьсот одиннадцать метров. Это тоже можно проверить по карте.
И вот я на финишной прямой. Я люблю это место с его вечными интеллигентами, разночинцами и дамами из второстепенных отделов. Остаётся двадцать минут бодрой ходьбы от Института теплофизики до Института экономики. Крупными хлопьями идёт снег. Переходя через дорогу у Института ядерной физики, я всегда смотрю на светофор и жду зелёного сигнала. Пусть на красный цвет переходят мои духовные антиподы. Вскоре на моём пути должен возникнуть Институт гидродинамики, с которым связана одна поучительная история. Как известно, проспект на участке, где расположен институт, извивается, как пиявка. Объясняется это тем, что вход в здание построили не с той стороны. В результате прораб сел (к сожалению, не только в калошу), а улицу проложили окольным путём.
Вот и всё.
Прогулка уже почти закончена, и я думаю, не зайти ли мне в магазин «Золотая роща». Когда-то это было неприятное место (вот Мария Меледина знает); теперь ничего. В нём работает очень обаятельная женщина по имени Тамара. Но задерживаться на ней мы не будем – наше время исчерпано.
И вот я дома. Я пью крепкий чёрный чай, читаю очередной том «Всемирной истории» и думаю: «Как оно всё!..»
Писано в два приёма с любовью.
https://vk.com/album12284346_180706243